Воля народа [litres] - Шарль Левински

Ведь им стоило всего лишь навести справки. Достаточно было одного звонка. На визитной карточке Фишлинга значился и номер телефона Брокенхауса. «Розыск книг», так была обозначена там его работа. По-английски. Это были предметы, которые он преподавал в гимназии, английский и история. Один звонок – и они бы знали, что он весь день провёл в своём подвале, роясь в книгах. Что он не мог одновременно быть в Вечерней заре. Что кто-то совсем другой выдал там себя за него. Что этот другой где-то есть, и его надо искать. Это было бы логично. Хватило бы одного-единственного звонка.

Но они не позвонили.

И теперь Фишлин мёртв.

Виноват в этом Вайлеман.

И всё это время за его самообвинениями – и это было самое худшее – за всем этим выставлением счетов самому себе таилось нечто совсем другое: скрытое чувство облегчения. Облегчения, да, тайная мысль, прокравшаяся как коварный злодей, как пальцы Труди прокрались в его ладонь. Эта смерть – нет, не просто смерть, это было не то слово, это убийство – имело для самого Вайлемана положительную сторону. Он от этого выигрывал. Он не хотел об этом думать и всё равно думал: если они считают, что Фишлин был тем человеком, который посетил сегодня Дом Вечерней зари, что вытянуть из Лойхли информацию пытался Фишлин, что человек, не желающий оставить в покое старую историю, был Фишлин, тогда…

Тогда они считают, что этим инсценированным несчастным случаем устранили опасность, тогда они больше не будут искать, и это означает, что сам он…

Вне линии огня. Перемирие. Отход войск.

Те страхи, которые он претерпел, его меры предосторожности, зарытая в лесу книга – всё это было, возможно, лишним. Они его вообще не брали на прицел, иначе бы они не попались вслепую на его обманный манёвр. Ясно, что после его первого посещения Вечерней зари у них уже было его описание – может, от сиделки, которую он тогда расспрашивал насчёт Лойхли, – но это описание было неточным, а старых мужчин – что песка в море. И когда потом мужчина соответствующего возраста снова появился в Вечерней заре и представился как доктор Вернер Фишлин…

Он чувствовал, как облегчительно для него это понимание, стыдился его и всё равно испытывал облегчение.

Хотя конечно же ему было жаль Фишлина. Приятный человек, услужливый, не имеющий никакого отношения ко всему этому, безобидный прохожий, угодивший в перестрелку между двумя бандами гангстеров. Был ли он уже мёртв, когда они обрушили на него стеллаж? И что это был за стеллаж? С какого рода книгами?

Вайлеман забивал себе голову второстепенными вопросами, пока не осознал, что делает это лишь для того, чтобы не задавать себе правильных вопросов. Потому что единственно правильный вопрос, в котором и заключалось всё дело, был не о его вине или невиновности в гибели Фишлина, а совсем о другом.

То был вопрос: как же ему теперь дальше?..

– Осторожно! – Кто-то схватил его за локоть и дёрнул назад так, что он оступился и упал. Его чуть было не задавил фургон, хотя в последний момент автоматически сработали тормоза. Водитель – почему всё ещё говорили «водитель», когда машины давно уже ездили сами? – крикнул что-то из открытого окна, для Вайлемана это звучало как чужой язык – английский преподавал когда-то Фишлин, английский и историю, – и потом земля продолжала вертеться своим ходом, а над ним склонилась молодая женщина – Элиза? Нет, конечно, не Элиза – и тревожно спросила:

– С вами всё в порядке?

Вайлеман, не в силах сдержаться, рассмеялся, настолько абсурдным был этот вопрос, ничего не в порядке, всё наоборот, он попытался встать, но снова плюхнулся на задницу, смеясь и над этим тоже, пока не выступили слёзы.

Пусть люди думают, что он плачет от смеха.

Его спасительница помогла ему подняться, их головы на какой-то момент сблизились, и она скривилась, учуяв его дыхание, два ликёра на травах из Бургкеллера и ещё пиво, которым он запил свою колбаску-гриль.

– Я не хотел пить, – сказал он; ему было ужасно важно, чтобы эта молодая женщина, которую он совсем не знал, не думала о нём плохо, – но мне пришлось за Труди, она не пьёт алкоголь.

– Средь бела дня! – Она укоризненно покачала головой. – В вашем возрасте и среди бела дня!

Вытерла руки о свои джинсы, как будто они испачкались от прикосновения к нему, закинула сумку на плечо и ушла, быстрее – показалось Вайлеману, – чем обычно ходят по улице.

Ему пришлось сперва сориентироваться, оглядеться, где он вообще очутился. После известия о смерти Фишлина он был в таком шоке, настолько углубился в свои мысли, что больше не воспринимал окружающее; должно быть, он шёл по Нойгассе, не зная куда, тем же путём, как после своего первого посещения Брокенхауса, снова дошёл до Лангштрассе и там направился прямо через проезжую часть, не посмотрев ни влево, ни вправо. И не заметил фургон.

Лучше бы он меня задавил, думал Вайлеман. Это решило бы множество проблем, в первую очередь для людей, ответственных за то, чтобы никто не узнал, как на самом деле обстояло дело с убийством Моросани. Прискорбный случай, гласил бы полицейский отчёт, как прискорбным случаем была и смерть Фишлина. Пиф-паф – и нету.

У объединения прессы наверняка долгосрочный договор на поставку траурных букетов, включая бело-голубой бант. Последний привет. Достаточно позвонить в магазин и сказать: «Ещё один, пожалуйста». Может, какая-нибудь газета закажет некролог, «максимум десять тысяч знаков, не такая уж важная персона». Но с тех пор, как Дерендингера больше нет, вряд ли ещё найдётся автор, которому не придётся объяснять, почему у Вайлемана было прозвище Киловатт.

Маркус всплакнёт, получив известие – эта мысль напомнила Вайлеману, что надо стереть слёзы с лица, действительно нельзя, чтобы люди видели его жалкий скулёж, – да, его сын всплакнёт, не из скорби, а только потому, что от него ждут слёз в такой ситуации, шмыгнет носом пару раз в угоду публике – и перейдёт к повестке дня.

Грустить по нему никто не будет. Дорис разве что, если он вообще хоть как-то ещё интересен ей. После развода он так же мало беспокоился о ней, как и она о нём. Вот интересно, если люди давно разведены и муж умирает – она тогда всё равно считается вдовой?

Труди пару дней прождала бы его звонка, а потом оставила надежду, без особого сожаления, он ведь наверняка уже не первый, с кем она промахивается в своей охоте за